Вскоре после Второй мировой войны одинокая Авдотья Тимофеевна (тогда она ещё не была про­сто Дуня) затосковала… , все знакомые одинокие женщины уже вышли замуж, мужчины поженились, а она всё ещё сидела в ста­рых девах, хотя и была (как она говорила) заму­жем за каким-то немцем, которого убили на фрон­те. Сердобольная солагерница посоветовала ей, что проделала и она сама, дать публикацию в га­зете, что вот-де молодая, бездетная, интересная, дама, хорошая хозяйка, с законченным: средним образованием, роста 167 сантиметров, веса 77 ки­лограммов, - желала бы познакомиться с интел­лигентным господином не старше 50 лет. Мате­риальная обеспеченность и национальность роли не играют.

     Авдотья Тимофеевна послушалась доброго со­вета и на такое объявление получила 99 писем, как с фотографиями, так и без оных. У неё завя­залась оживлённая переписка по крайней мере с десятью претендентами, и наконец, выявился один, которым и оказался Игнат Степанович Поселенкин. Жалеть его или радоваться будем после, в конце нашего романа. Сейчас же можно только заметить, что и он и она чистосердечно откликну­лись, так сказать, на зов души больной. Пусть да­же и не больной, (речь идёт не о душевно-боль­ных!), но во всяком случае - одинокой.

     Всё-таки, несмотря на то, что на всей Земле нет ни одного государства и не было ни одного правительства, которые хоть немного облегчали бы жизнь своим гражданам, знакомства и браки с помощью газетных объявлений - блаженнейшее дело. Это, кажется, единственное, что достигнуто человеком легко и просто. Всё остальное хорошее в нашем бренном мире было завоёвано упорной борьбой посредством забастовок, мятежей, восстаний, революций и гражданских войн.

     Будем беспристрастны: ведь власти всегда граб... (пардон!) брали с подвластных народов не­померно высокие всевозможные налоги, сборы, пошлины, наценки, таксы и пр., угрожая и приво­дя в исполнение тюремное заключение до тех пор, пока „свободный" гражданин не уплатит всё, при­читающееся с него, исчисленное финансовым инс­пектором, на основании неопровержимых потолоч­ных данных. Для этого в государствах введены весьма беззастенчивые законы, подобные гетто, пас­портной системе, сегрегации, сепарации, разводов и т. д.

     Конго тоже не отставало от духа времени, как окультуренная колония весьма цивилизованного со­временного демократического государства. Не бе­да, что определение демократии в наши дни тоже страдает такой же неизлечимой болезнью - хао­тической безалаберностью: никто не знает какой именно действительный, настоящий демократиче­ский строй: тот ли, что на Западе, например: в Бельгии, во Франции, в Северо-Американских Сое­динённых Штатах или же в России? И там, и там официаль­но и авторитетно пишут и говорят, что мы - истина, мы - подлинные демократы. А в действи­тельности?..

     К сожалению, в настоящем романе не разби­раются политические темы, а также не обсужда­ются структуры государственных режимов, поэто­му вопрос об истинной и лживой демократии оста­вляется открытым. Собственно даже не важно как именно называется данная форма правления: де­мократическая, социалистическая, идеалистическая или же казуистическая. Важно другое: сколько процентов  взрослого населения сидит в тюрьмах, концентрационных лагерях, в казематах и прочих местах заключения! Если больше одной десятой процента, значит, государство с полицейской фор­мой правления, или просто: олигархия. Если в со­временном государстве существует ещё и смертная казнь, то такое государство бесспорно - деспоти­ческое. Почему? Потому, что казнь есть ничто иное, как заранее обдуманное, преднамеренное и соз­нательное убийство, ибо нельзя убить даже раз­бойника, не убив прежде всего человека. Ведь во всех сочинениях великих классиков красной нитью проходит самый сильный протест против такого обдуманного убийства! О Православии же, да и вообще обо всех разновидностях Христианства, и говорить нечего.

     К великому стыду находятся такие государ­ственные деятели, которые отстаивают и призна­ют за благо любую казнь, конечно, для чужого пре­ступника, но ни в коем случае для своего любимо­го сына, буде он не виновен, но по ошибке осуж­дён к повешению. Такие люди не достойны звания „Персона грата", а скорее: (выряжаясь мягко) „Фантаст". Вообще, человек это - фантазия: он может в одно и то же время любить и ненавидеть, молиться и проклинать, умирать за правду и под присягой говорить ложь. Говорят, что очень труд­но установить где ложь и где правда. Если их нель­зя определить с известной долей непогрешимости, то не надо задерживаться над решением этот во­проса, - творите добро. Это самое верное реше­ние задачи со многими неизвестными. Это же мож­но сказать и о споре с атеистами: если никак нель­зя доказать им, существование Бога, а они не мо­гут доказать противное (действительно: против­ное!), то прекратите всякий спор об этом, - тво­рите добро!

     Но пора уже вернуться к основной теме наше­го романа: к началу разлада между супругами Поселенкиными. Итак: Дуня пошла в атаку на соб­ственного мужа, обвиняя его во всех семидесяти семи смертных грехах. Так же, как и в каждом военном деле, слабейший ищет себе союзника на всякий случай иметь поддержку в борьбе с вра­гом, Авдотья Тимофеевна сразу же приобрела по­дружку-единомышленницу, почти соседку, мать ше­стерых детей, мадам Тумбу. Это была, несмотря на солидную полноту, очень энергичная особа, трид­цати лет, тоже, по её словам, злая на своего му­жа. Разница между этими жёнами была та, что госпожа Тумба очень боялась мужа и была перед ним тише воды и ниже травы, а Дуню она подбива­ла на активные выступления. Авдотья Тимофеевна же, наоборот, никак не боялась своего супруга, вызывающе грубила и дерзила ему, но мадам Тум­бу не натравливала на её мужа, а как-то покорно благоговела перед ней и её авторитетом.

     В начале августа Игнатий Степанович был в отъезде, осматривал места работ строящейся же­лезной дороги. Вернувшись домой он ахнул: квар­тира была пуста. Вся без исключения обстановка, картины, бельё, его документы, лекарства, научные труды и даже электрические лампочки из стенных гнёзд были вынуты и увезены... Исчезла и Дуня. Всё мог ждать от неё Игнат Степанович, но такого коварного и даже подлого поступка - никогда! Она же клялась ему перед алтарём и при свидете­лях быть верной и преданной женой! Если бы она была честной и добросовестной, - рассуждал он, - то совсем не надо было бы так воровски и пре­дательски грабить его личное имущество, а тем бо­лее его реликвии: фотографии, письма от матери из России и пр., которые он берёг всё время своей жизни, как память о покинутой ро­дине. Если она не могла жить с ним и решила уйти во что бы то ни стало, то что он мог бы сделать? Ничего. Он легко отдал бы ей всё нажитое добро, пожал бы ей на прощанье руку и тем бы всё кон­чилось... Зачем ей было порочить себя этим грабе­жом?...

     Мадам Тумба очевидно с нетерпением ждала приезда соседа и как только он вошёл в свою пу­стую квартиру, тотчас же пришла „посетовать", как она сказала ему, а вернее: полюбоваться на результат своего злодеяния.

     - Ах!  Ах!.. Увезла всё до нитки.. Уехала... Ха-ха-ха... Уехала!  Конечно, жить ей  здесь было невозможно: вы её били, есть не давали и выгоня­ли вон... Вот она и уехала. Ха-ха-ха!...

     - Я?  Её   бил?!...  Морил голодом!?.. Кто это вам сказал! - вспылил Игнат Степанович от такой дикой лжи.

     - Она.

     - Это чудовищно!!! Как она могла так безбожно кривить душой?! Это не может быть! Моя жена не может быть воровкой и лгуньей!

     - Ха-ха-ха!... А если она говорит правду?  И какая она воровка, если она взяла только лишь своё собственное имущество?

     - Значит у меня до брака абсолютно ничего не было? Смотрите: квартира пуста, как будто здесь никто никогда не жил. Да разве в течение восьми лет семейной жизни так-таки ничего мной не было приобретено?... Нет, голубушка, я сейчас же иду в полицию и заявлю о грабеже.

     По его заявлению приехали два полицейских, осмотрели всю квартиру и уехали, посоветовав обратиться к адвокату, который - де знает, что надо будет делать. На другой день Игнатий Степа­нович был у прокурора, но тот сказал, что жена имеет право вывезти своё имущество и за это не отвечает. Куда только не обращался ограбленный муж, нигде ему ничего нового не сказали, а через три недели он получил повестку в суд: жена подала на него жалобу, что - он деспот, изверг, садист и всё прочее в этом роде.

     Суд состоялся ещё через неделю. Судил один судья ровно 15 минут и вынес решение: раздель­ное жительство (сепарация) утверждается судом на всё время до развода, если жена согласиться на развод, или же до смерти одного из супругов, но так как по закону муж обязан содержать свою жену, то от мужа в пользу жены присуждается 20 % его заработка ежемесячно. Ни о прошлой жизни этих супругов, ни об их взаимоотношениях, ни об их общественном положении, ни о религиоз­ных взглядах, судья не спросил. Не было даже ни­каких свидетелей, которые подтвердили бы, что Игнатий Степанович её бил и морил голодом.

     На суде, как водится, она по совету своего адвоката, пустила слезу, на что сердобольный судья - шестидесятилетий Мумба, (говорят, в моло­дости он съел свою тёщу за то, что она относилась  к нему пренебрежительно), сказал:

     - „Вы видите эти слёзы?... Даже у варвара содрогнётся сердце, видя такие душевные страда­ния бедной женщины!" 

     - Но, ведь, она лжёт под присягой!

     - Прекратите пререкания, а отвечайте толь­ко на вопросы, - перебил Мумба Игната Степа­новича и стукнул молотком по столу.

     - Суд не задает мне вопросов по существу, да и вообще ни о чём не спрашивает: я вправе заявить суду, что она лжёт: никогда я её не бил!

     - Я вам не верю, а верю ей, - парировал Мумба.

     - Чем же вызвано такое недоверие ко мне? горячился Поселенкин.

     - Вы не имеете права задавать суду вопросы!

     -  крикнул Мумба.

     - Тогда, где её свидетели о моих избиениях? Никаких свидетелей не надо: суд верит тому, что она говорит и этого достаточно. Наше прави­тельство всецело на стороне слабой женщины и защищает её от деспотизма мужа. Всё выяснено и всё ясно.

     - Для кого ясно? Если ясно для вас, господин Мумба, то для меня совершенно не ясно в чём моя вина? Если она не хочет со мной жить - скатертью дорога, но никого грабить она не имеет права!

     - Она ваша жена.

     - Мне совершенно безразлично, кто украл моё собственное имущество; я требую возврата мне половины похищенного и мои собственные вещи.

     - Это совсем другое дело, так как ваш иск к утверждению сепарации никакого отношения не имеет. Всё. Заседание кончено. Мумба поднялся со своего места. (Он сидел за простым письменным столом, в маленькой грязной комнатушке, в кото­рой, кроме стола судьи, была   вешалка и четыре скрипучих стула, для „подсудимых" и их адвока­тов). Кстати, Игнат Степанович защищался не толь­ко сам, а был на этом слушании дела и его адво­кат, так как без адвоката никакое дело в суде не рассматривается. Делается это для того, чтобы ра­ботники судопроизводства не сидели без работы: волей-неволей надо к ним обращаться, потому что суды не принимают никаких заявлений к рассмо­трению не от адвокатов. И чем больше преступле­ний тем для них лучше. Парадокс, но факт!

     Игнату Степановичу посоветовали обратиться к солидному адвокату: Румба. Послушавшись со­вета, он пригласил его и тот выступил на суде, промямлив несколько ничего не значащих фраз. На другой день после такого, с позволения сказать, судоговорения, в продолжение пятнадцати минут, рассвирепевший Игнат Степанович прибежал, к Румбе с выговором:

     - Я удивляюсь вашей пассивности: вы тор­чали в суде, как мебель, не привели ни одного ло­гического заключения в мою защиту, не указали судье ни на один закон, говорящий в мою пользу... Строго говоря - это был не суд, а какая-то коме­дия с серьёзными лицами.

    - Судья не стал бы рассматривать мои заявления, потому  что он решает дела по примерам прошлых дел,  - Спокойно отвечал Румба, затя­гиваясь дымом местной вонючей папиросы.

     - Почему же вы мне этого не сказали, когда я был у вас в первый раз, а взяли с меня   вперед тысячу Франков?...  В таком случае я обошёлся без вас, если решение судьи уже было предрешено.

     -  Без меня на вас наложил бы он двое боль­ше... - Хи-хи....- хихикнул Румба, как видно

довольный, что на его подзащитного наложили „суп­порт". Какое впечатление это хихиканье произвело на подзащитного описывать излишне: Игнатий Степанович едва удержался, чтобы не ударить в зубы весёлого Румбу.

     -  Вы должны успокоиться, - продолжал ад­вокат, - и примириться с совершившимся фак­том: платите ежемесячно полагающиеся ей деньги и успокойтесь. Или вас засадят в тюрьму! - до­бавил он грозно.

     -  В тюрьму-у?...  Совсем дико:  меня ограби­ли и меня же ещё в тюрьму за то, что я не хочу своим  грабителям наградные за их банди­тизм!.. Вот это здорово!.. Где я? не в окультурен­ной ли колонии Конго? Я не раб!

     -  Хи-хи!... - опять засмеялся Румба, - у нас в тюрьме сидят, конечно, не рабы, а свободные граждане. Рабов у нас теперь нет, а что вы очути­тесь за  решёткой,  если не заплатите хоть один раз, то это - дважды два - четыре!

     Оно так и получилось: стоило только лишь один раз жертве грабежа не уплатить своим граби­телям вспомоществование, как его, по требова­нию Дуни, бесцеремонно привели в тюрьму и вод­ворили в общую камеру, набитую жуликами, ху­лиганами, пьяницами и прочими, так называемыми „правонарушителями".

     Через несколько дней его выпустили, потому что он уплатил следуемое, да ещё какие-то судеб­ные издержки. И опять он пошёл к своему адво­кату на этот раз, чтобы начать дело о разводе.

     - К сожалению, - ответил Румба, - раз­вод можно начинать только через пять лет, после дня начала вашей сепарации. Подождите ещё пять лет... Хи-хи...

     - Пять лет!?... Да вы с ума сошли... Почему суд не попытался нас примирить? Почему суд ни одного слова не сказал нам нравоучения или наста­вления?... Почему суд сразу, внезапно, вынес свое дикое  решение,  а не отложил рассмотрение  дела на  месяц-два,  чтобы  супруги  как-то  сговорились, помирились и вновь сошлись?... Почему, я вас спра­шиваю!?... Вы мне говорили, что обязанность суда - сохранять семью, а он разваливает  даже и те, которые ещё можно было бы сохранить, если бы им отечески предложили не ссориться. Где же бла­гие намерения суда? О них я не слыхал, и нам ни­кто в суде не предлагал протянуть друг другу ру­ки по-христиански...  Да разве может один чело­век - ваш  людоед-Мумба - решать сугубо ин­тимные дела супругов без  многодневного рассмо­трения причин их разлада и без состава хотя бы пяти присяжных заседателей?... Что он может знать или понять,  или хотя бы предположить, о правде совершенно чужой ему  четы,  которую он видит всего два десятка минут? Горе этой семьи ему совсем не горе, а - наоборот: он рад, что они дают ему работу, иначе он должен был бы бегать на биржу труда... Да, наконец, должен же ваш без­мозглый судья разбираться, кто обращается к не­му:  кутила и пропойца или степенный человек с высшим образованием, который никогда ни в чём замешан не был?... И как это можно такого чело­века срывать с  государственной работы и за  ку­хонную ссору с женой сажать в тюрьму?!.. Вообще, какое право имеет даже власть вмешиваться в личную семейную суверенную жизнь благопорядочного человека?.. Кто дал право разлучать супругов-христиан, нарушая заповеди Иисуса Христа, Который оказал:  „Кого Бог соединил, - человек не раз­лучит!" А вы разлучаете, будучи сами христиана­ми... Разве это не вопиющее бесправие и анар­хия?..."

     - Я здесь бессилен, что либо сделать...

     - Как бессилен? Вы же юрист! Вы общаетесь со всеми судьями и беседуете с ними на эти темы, неужели же вы ни словом не затронули это ужас­ное явление?!"

     - Мы не можем трогать то, что сказано в за­коне, - слабо парировал Румба, как видно, сам сознавая такую несуразицу. Он явно тяготился разговором, а Игнат Степанович  продолжал:

     - Вот уж, действительно говорят, что есть такой сорт людей, которые не имеют ни души,  ни сердца: это - палачи и судьи. Им ничего не стоит заточить человека  на десятки лет  в тюрьму или же приказать повесить. Я уверен, что они не провели ни одной бессонной ночи, и ни одного часа не грызла их совесть... Едва ли она у них есть. Я где-то читал, что за всю историю земли ни в одном суде не было вынесено воистину справедливого приговора, потому что человек чудовищно несо­вершенен, а тем более, когда он знает, что за его действия он не несёт никакой ответственности, и поэтому суды приговаривают подсудимых по ана­логии совершенно не разговаривая со своей сове­стью.. Так есть и так будет до тех пор, пока чело­век перестанет быть дешевле той бумажки на кото­рой написаны эти, с позволения сказать,  ,,законы". Закон не есть что-то незыблемое, он может и дол­жен постоянно совершенствоваться, видоизменять­ся в каждом деле и каждый раз. Нет и не может быть аналогичных дел, они так же различны, как и все люди. Comparaison n'est   pas raison!  Даже две совершенно одинаковых монеты  всё-таки на какую-то мельчайшую величину, на какие-то микро­скопические, но существенные доли, разняться друг от друга. А человек - тем более!... Я вижу, что вас это нисколько не интересует: вы получили свой го­норар ни за что и спокойны,  так же,  как и тот судья о котором я говорил, когда он выносит реше­ние о казни... Оставайтесь здоровы!"..

     Игнат Степанович вышел, хлопнув дверью. Вслед ему неслось „хи-хи-хи", которое он, к сча­стью, не слышал.

     После провозглашения независимости Конго, на всей его территории начались массовые бесчин­ства, грабежи и убийства белых цветным корен­ным населением. Игнат Степанович бросил всё своё имущество, которое он успел опять приобре­сти за последний год, и с одним чемоданом и узел­ком с продуктами, ждал парохода на пристани. Конго он покидал навсегда. Толпы европейцев наполняли набережную и на всех лицах был напи­сан панический ужас. Вдруг в этой шумящей тол­кучке перед Игнатом Степановичем мелькнуло зна­комое лицо: это был Мумба.

     -  Вы куда? Тоже эвакуируетесь? - схватил его за рукав Игнат Степанович. Мумба так испу­гался, что весь задрожал, как в лихорадке. Он да­же не мог ничего ответить.

     „Я вас спрашиваю: вы тоже бежите в Европу?" - повторил свой вопрос Поселенкин. Прошла почти целая минута, пока Мумба немного пришёл в себя и стал отвечать:

     - Да-да... Я... Но я, клянусь Богом, ни в чём не виноват!... Вот вам крест святой... Мумба на­божно перекрестился: „Вот, как перед Богом, го­ворю вам, что я никогда не кривил душой: я су­дил только так, как мне приказывали свыше... Я исполнял только закон... Поверьте мне.. Вот про­валиться мне здесь в преисподнюю, если я вру...

     - На кой чёрт мне теперь разбираться - вы­полняли ли вы закон или нет?  Меня    интересует другое: почему вы бежите от своих же свободных братьев?.

     - Братьев?... Ах, да... Нет у меня родных бра­тьев, а я выполнял закон.  Делал всё, что  только было по закону, - лепетал Мумба и никак не мог овладеть собой от какого-то страшного животного испуга.

     - Но почему вы бежите? не унимался Поселенкин. Злость и ненависть кипели в нём белым клю­чем.                               

     - Меня там ненавидят и хотели  убить...  Два раза стреляли в меня, но не попали...  Но я судил только по закону... Поймите!

     - Жалко, что не попали, - вставил Игнат Сте­панович, а Мумба продолжал:

     - Да, да... Только по закону! Но не моя вина, что законы пишут далеко не мыслящие люди, а идиоты. Они не понимают, что человеческое мыш­ление неразрывно с ростом и развитием государ­ственного организма и мысль есть не только след­ствие этого развития, но и влияет на него. Мыш­ление человека развивается каждую минуту и по­стоянно соприкасается с духовными эмоциями и ощущениями разумного человека. А у нас этого нет... Жизнь человека и его мышление всегда еди­ны не только с одним лишь желанием действовать, но и со многими другими, тесно связанными меж­ду собой... Так писал психолог Нейсер.

     -  А где Румба? прервал  его Игнат Степано­вич.

     -  Румба?.. Его убили три дня назад.

     -  За что?

     - Да, ни за что. Как будто он со своих подза­щитных брал деньги вперёд, но ничего не делал в их защиту.

     -  Это верно! Котузи по заслузи. Не даром же всех защитников, адвокатов да присяжных пове­ренных не любили, ни Фридрих Великий, ни Напо­леон Бонапарт,  ни Махатма Ганди (сам  юрист).

     -  А с вашей женой... Я уже не помню её имя... пьяные солдаты всю ночь развлекались под музы­ку - Мумба сыпал скороговоркой: её нашли мёр­твой в её же квартире.

На лице Игната Степановича не дрогнул ни один мускул.

     - И мадам Тумбу в реке утопили за то, что она с белыми всё время дружбу вела и своих  выдава­ла.

     - Поселенкин презрительно посмотрел на всё ещё дрожавшего судью;  потом, круто    повернув­шись, пошёл прочь.

     Долгожданный  пароход уже подходил  к при­стани.

                                                                                                                         Вл. Дордополо.