Рождественская сказка

                                                    РОЖДЕСТВЕНСКАЯ СКАЗКА

     Это не сказка, а быль. Назвал я этот рассказ так потому, что и теперь многие не верят, что в действительности происходило в России много лет назад. Мне самому иногда кажется сном или дикой фантазией братоубийст­венная война 1917-1920 года, не за улучшение быта, не против, врагов, вторгшихся в нашу страну, а за весьма, сомнительную идею коммунизма, никем и никак не про­веренную, никогда и нигде не существовавшую. Ленин и его приспешники отрицали веру в Бога, а сами, как фанатики, верили фантастическим идеям Маркса до та­кой степени, что уже готовы были "хлопнуть дверью", чтобы содрогнулся весь мир!

      Если, великая Римская империя погибла, от своего величия, а вождь национализма - Гитлер погиб от рус­ского национализма, которого он слепо не учел, то коммунизм уйдет в историю с копьем  Мао-дзе-дуна в затыл­ке. Уже с легкой руки Сталина началось повальное избиение всех творцов советской власти. Из 470 членов  Политбюро в 1917 году только 8 человек умерли своей смертью, - а остальные были убиты по приказанию "от­ца народов". Чудом уцелевшие и пережившие мирового палача никогда не играли политической роли и ничего в марксизме не смыслили, о благе народа никогда не думали. Им все равно, за кого и для чего воевать, лишь бы воевать и грабить, все равно, как атаманы шайки раз­бойников на большой дороге.

     Нарочно такой страшной сказки не выдумаешь и не напишешь. Взять, хотя бы, город Ростов на Дону: до странности интересна его история! В 1917 году, под Рождество Христово он был захвачен большевиками, под Пасху 1918 года власть перешла в руки немецкой армии.  На Рождество, этого же года в город вступили войска генерала Краснова, а под Пасху 1919 года коммунисты были в 40 километрах от города, в котором была страшная паника и уже были эвакуированы многие учреждения. Под Рождество, в этом же 1919 году в Ростов вошли комму­нисты, а под Пасху 1920 года они, очертя голову, бежали прочь, так как Ростов был занят на три дня всего лишь одной ротой добровольцев. Словом, как только наступал великий праздник, так в городе менялась власть. Странно и трудно объяснимо!

     В особенности запомнилось Рождество 1919 года. Белая армия отступала на Кавказ. Спешная эвакуация началась чуть ли не под самое Рождество, так как еще за Курском шли бои в середине октября и в быстрое про­движение большевиков мало кто верил. Но факты оказались на лицо и лавина беженцев ринулась через Дон на юг. За неделю до 25 декабря по старому стилю, мне встре­тился на Большой Садовой улице мой одноклассник по гимназии Всеволод Лосев. Увидя его, я так и ахнул. Он был без правой руки... Из шестого класса он ушел в Во­енное училище, окончил его и был прапорщиком на За­падном фронте. С тех пор мы не виделись, и вдруг такая встреча.

     В пятом и шестом классе мы сидели рядом на од­ной парте. Он прекрасно рисовал карикатуры, которые несколько раз помещались в местной газете. Улыбка его была чарующей. Она даже слыла у нас как улыбка анге­ла. И вот!... Рука художника ампутирована и от нежной улыбки осталось только страдальческое выражение. И так не он один, а тысячи, десятки и сотни тысяч искалечен­ных и разрушенных жизней во имя... нуля!

     Кошмарное время!

     - Завтра наш полк переходит Дон, - сказал он, а, я пробуду тут все Рождество: эвакуирую склады. Думаю, что вернусь скоро. Жену и сына оставляю здесь, так как зимой в такое время, в походе им не сдобровать.

     Мы расстались с надеждой на встречу.

     Все уходившие верили в эту скорую встречу и никто не говорил "прощайте", а только одно "до свиданья". Были почему-то твердо убеждены, что встретятся. Обя­зательно встретятся! Но где и когда, даже не предпола­гали, так как само собой разумелось, что встреча должна быть только тут, у себя дома. Да иначе и не могло быть: ведь всегда писали и всюду говорили, что отступ­ление временное, неудачи исправимы, советская власть непрочная, да и не могла быть прочной, ибо всюду были восстания крестьян и недовольство даже среди рабочих.

     Если Корнилов уходил в Ледяной поход только с горсточкой добровольцев и после этого Белые армии дошли даже до Орла, то теперь, когда союзнички нам по­могают, или, вернее, обещали помочь, пришлют оружие, танки (даже танки!), то какой может быть разговор об окончательной победе большевиков!?

     Иногда казалось, что все потеряно, нормальная жизнь, кончена и грядущее прозябание ниспослано свыше за какие-то наши смертные грехи. - Конечно, за грехи! -  говорили старики и старушки. - Царя-то убили!.. Они убили, а мы-то, что смотрели?.. Неужели из стасемидесяти миллионов не нашелся никто, чтобы спасти Царскую Семью?.. Не нашлось!..

     Но вернемся к Рождеству 1919 года.

     Пакуя свой мешок с бельем, собираясь уйти на Кав­каз, я тоже утешал неутешные слезы матери почти теми же словами о скором возврате к новой лучшей жизни. По правде говоря, я сам верил своим же словам, хотя произносил их с очень большим сомнением. Таков уж был всеобщий психоз. И даже не вполне психоз, а логическое следствие и вера в силу своего народа, тогда еще сво­бодного и неискушенного в политическом коварном об­мане. Но время показало другое... Ужасное время! Оно, как и капризная судьба, одним приносит надежду на счастье и иногда - счастье, приносит веру в светлое будущее, часто удерживает от самоубийства и облегчает телесные и душевные муки. Но другим оно приносит горе: старость, болезни и безысходную грусть. Время уносит с собой целый ряд неосуществленных грез, дает горький опыт жизни, увы! - доподлинно показывающий пустоту жизни и наше бессилие.

     В ночь под 25-ое декабря я и племянник полковни­ка Николая Ивановича Требухина сидели в столовой за столом и ждали обещанных лошадей. Полковник ушел накануне и хотел заехать за мной вечером, но не заехал. Племянника же он не ждал, т. к. тот не предполагал при­езжать в Ростов. Город был уже без власти. По главной улице быстрым шагом проходили последние отряды арьергарда, а в остальных улицах и переулках, в темноте хозяйничали грабители, перестреливаясь друг с другом, или с передовыми разведчиками большевиков. Медлить было нельзя. На что-то надо было решаться: или идти пешком в далекий и неизвестный путь, или оставаться дома. Где-то уже, совсем близко раздалось два выстрела.

     - Это, наверное, грабители ломятся в чью либо квар­тиру, - сказал племянник полковника. - Надо пойти посмотреть, и если так, то спугнуть налетчиков.

     Он вынул свой здоровенный Наган и мы вышли на улицу. Там никого не было видно и ничего не слышно. Постояв с минуту, мы вернулись в комнату. Он взвалил на плечи свой рюкзак и пожал мне руку.

     - Больше ждать нельзя: кажется, в город уже всту­пили большевики... Пойду пешком до моста, а там, воз­можно, кто-нибудь меня подберет на подводу... Ну, до ско­рого! Будьте здоровы!

     Он ушел, а я полубольной остался.

     Воистину, это были жуткие Святки. После его ухода, я с мамой сидели за столом молча и, если говорили ко­роткими фразами, то шепотом, как будто могли нас под­слушать. Опять очень близко раздались несколько вы­стрелов, кто-то, где-то, что-то кричал и снова все смолк­ло. Через полчаса или немного больше, по улице кто-то проскакал на коне, а через пять минут в окно к нам постучали. Кто бы там ни был, дверь надо было открыть, иначе взломали бы двери и нас искалечили.

     - Кто тут? - спросил я, прежде чем повернуть ключ. Незнакомец назвал мое имя и спросил, здесь ли я. На мой утвердительный ответ, он сказал: - Скорее вы­ходите. За вами прислали лошадь.

     Я открыл дверь. Это был казак в папахе, полушуб­ке и в башлыке. Кавалерийская винтовка висела у него на спине. - Простите, - продолжал он. - Красные уже в городе; на улице коня оставлять опасно; разрешите ввести его в прихожую.

     - Пришлось снять седло с двумя тюками, чтобы ло­шадь могла протиснуться в дверь.

     - Насилу нашел вас: темно очень, - говорил он, выпивая стакан горячего чая, отказавшись от рюмки вод­ки, но предложенную на дорогу флягу с ромом, все же взял. Ехать вдвоем на навьюченной лошади в такую по­ру я, конечно, не мог: было бы безумием решиться на это, несмотря на все его уговоры.

     - Нет, голубчик! Поезжайте один, а мне что Бог даст. Большое спасибо за службу.

     Он стал выносить седло и мешки.

     - У меня тоже, - сказал он, - в станице осталась жена и мать, а сына Бог прибрал. Большой уже был: трех лет. Оно и к лучшему: никто не знает, что теперь будет. По всей вероятности, в России и жить станет не­льзя: у зверей какой же разум?.. Никакого. По началу я думал, что у власти сам народ будет, а оказывается, что народу не только власти не дали, а хуже рабов счи­тать стали: "Кто не с нами - тот против нас" выкинули лозунг. Значит, если ты не большевик, то тебе жизни нет. А ежели я совсем другого мнения, как взрослый человек и имею свою собственную голову, свои собственные по­нятия и ни в какую политику не хочу лезть, то тогда что? Мне башку долой?.. Не-ет!.. Дорогой мой, я тоже такой же русский, как и все и стою я за Великую Русь, еди­ную и неделимую, уже по одному тому, что в единении вся наша сила, а спайкой у нас испокон веков была на­ша православная вера. Да!

     Чем больше он говорил, тем больше горячился и за­держивался. Мне неловко было его торопить, а он про­должал:

     - Правда, жизнь надо было бы немного перестро­ить реформы сделать, чтобы в стране безработных ни­когда не было, чтобы всем пенсии были, восьмичасовой рабочий день,  конечно, и так далее. Что же  касается марксизма какого-то или еще чего, то на кой лях он нам нужен? Хоть во имя собаки, но дай нам волю. Не всем зараз, что никогда нельзя дать,  а каждому в от­дельности, кому что надо. Крестьянину, к примеру, свою землю, рабочему - его завод на паях, как своего рода кооперацию, больному - бесплатное лечение с лекарст­вами, молодому - бесплатное учение.

     Я набрался храбрости и напомнил ему об отъезде:

     - Не поздно ли вам будет ехать?

     - За меня не беспокойтесь: я сквозь огонь и воду уже не один раз прошел, и теперь пройду. Только я хочу оказать, что и в правительство каждый должен доступ иметь пройти без всяких там партий, а самолично. А все политические партии грязной метлой выгнать, чтобы ни­какого навоза у нас в стране не было. Да!

     Он помолчал несколько секунд, а потом подал мне руку: - Ну, бывайте здоровы!

     - Да хранит вас Бог! - сказал ему я. - Может быть еще увидимся. Будете в Ростове, заходите.

     - Нет, дорогой, не увидимся: уйдем мы за Черное море и долго жить там будем. Это песня длинная: уж если в Орле на голове не удержались, то на хвосте за Доном тем более не удержимся.

     Он осадил коня из прихожей, так как повернуть ло­шадь там было невозможно, вышел на улицу, молча мне козырнул и быстро помчался в ночную темень. Я вер­нулся в комнату и всю ночь просидел с матерью за сто­лом. Где-то долго выла собака, потом поднялся ветер и скрипел ставней на чердаке. Изредка, то близко, то по­дальше трещали, винтовочные выстрелы. Эта ночь под Рож­дество была по-настоящему страшная.

     На другой день около полудня к нам пришла сосед­ка и принесла новости: большевики уже в городе, Доб­ровольческая армия ушла за Дон, на главной улице мно­го народа, а невдалеке от нашего дома лежит убитый, наверное, кто-либо из белых. Накрыт он рваным одеялом, а крови нет.

     У меня мелькнула страшная мысль: это казак!

     Несмотря на просьбы мамы, я натянул на себя ста­рое пальтишко и вышел на улицу. Подойдя к убитому, приподнял одеяло и оцепенел: Предо мной лежал Лосев. На его лице застыла та кроткая улыбка, что сияла и в гимназии... Как он мог очутиться здесь?

     Перекрестив его, я вернулся домой. На душе стало еще горше, еще страшнее.

     Из окна уже видны были всадники с красными лен­тами через папахи и с винтовками в руках. Это были первые отряды 6-ой кавдивизии Тимошенко.

                                                                                                                           Вл. Дордополо